History of success

Listening to Paganini for the first time famous composer Robert Schumann wrote: “I think that he will start from an incredible force of sound volume. Then he started. How tender and soft his sound was. When he slightly and invisibly hooked the crowd with his magic music, the crowd started swaying with him. Then magic rings staggered more and more, people began to cuddle together until they fused into single impulsion as if hypnotized by the artist. Other magicians use in their art other formulas”.

Николо Паганини (Niccolò Paganini; 27 октября 1782, Генуя) — итальянский скрипач и гитарист-виртуоз, композитор. Одна из наиболее ярких личностей музыкальной истории XVIII—XIX веков. Признанный гений мирового музыкального искусства.

***
Никколо Паганини был третьим ребёнком в семье Антонио Паганини и Терезы Боччардо, имевших шестерых детей. Его отец был одно время грузчиком, позднее имел в порту лавку, а при переписи населения Генуи, выполненной по приказу Наполеона, назван «держателем мандолин».

Когда мальчику исполнилось пять лет, отец, заметив способности сына, начал учить его музыке, сначала на мандолине, а с шести лет — на скрипке. По воспоминаниям самого музыканта, отец строго наказывал его, если он не проявлял должного прилежания, и это, впоследствии, сказалось на его, и без того, слабом здоровье. «Трудно представить более строгого отца, чем мой, – говорил он. – Когда ему казалось что я недостаточно прилежен, он оставлял меня без еды и голодом вынуждал удвоить старания, так что мне пришлось много страдать физически, и это стало сказываться на моем здровье».

Мать мучилась и переживала, гляда на бледное лицо своего любимца, на его впалые щеки и лихорадочный блеск темных, глубоко запавших глаз. Она боялась за него. Когда мальчику было четыре года, он заболел краснухой. Болезнь настолько тяжело отразилось на его нервной системе, что с ним случился припадок каталепсии – целый день Никколо лежал словно мертвый – неподвижный и холодный. Решили, что он скончался, завернули в простыню и уже собирались положить в гроб, как вдруг мальчик шевельнулся, и стало ясно, что он еще жив. Краснуха – обычная детская болезнь, и не такая уж тяжелая. Но, видя, как переносит ее Никколо, мать справедливо решила, что он наделен особенной, болезненной чувствительностью. Другие болезни тоже протекали у него с ужасными осложнениями.

Тереза утешалась только воспоминаниями о чудесном сне: раз уж ангел пообещал Никколо славу скрипача, значит, мальчик выживет… Она водила его иногда с собой в церковь, где страстно молилась за его здоровье и его будущее.

***
В церкви Никколо, как зачарованный, слушал орган: музыка действительно становилась смыслом его жизни. И если верно , что отец заставлял его заниматься до изнеможения, то так же верно и то, что мальчик и сам с каждым днем все больше и больше увлекался скрипкой.

«Я был в восторге от инструмента, – рассказывал он потом Шотки*,- и занимался непрерывно, пытаясь найти какие-то совершенно новые, никому не ведомые прежде позиции пальцев, чтобы извлечь звук, который поразил бы людей».

***
На мало искушенных в музыке слушателей Паганини воздействовал многими трюками, вроде подражания пению птиц, мычанию коров, жужжанию пчел и пр. За подобные номера завистники называли Паганини шарлатаном.

Однажды на концерте он исполнил композицию только на двух струнах, которую назвал “Дуэтом влюбленных”.
Одна его почитательница восторженно сказала маэстро:
– Вы совершенно несносный человек, ничего не оставляете другим… Кто сможет Вас превзойти? Только тот, кто сыграет на одной струне, но это же совершенно невозможно.
Эта идея весьма понравилась Паганини, и через несколько недель на концертах он уже играл сонату на одной струне…

Однажды перед концертом завистники Паганини подрезали на его скрипке все струны, кроме одной, однако Паганини не испугался трудностей и, как обычно, сыграл блестяще.
Узнав об этом, поклонники поинтересовались:
– Маэстро, а совсем без струн Вы моги бы сыграть?
– Пара пустяков, – усмехнулся Паганини, и с присущей только ему виртуозностью исполнения, исполнил пицикато на барабане.

Имя Никколо Паганини стало символом наивысшей виртуозности в музыкальном исполнительстве. Он заложил основы современной скрипичной техники, оказал влияние на развитие пианизма и искусства инструментовки. Паганини был и крупнейшим композитором, одним из основоположников музыкального романтизма. Особенно популярны его 24 каприччи для скрипки solo, два концерта для скрипки с оркестром. Ему принадлежат также различные пьесы и вариации для скрипки, инструментальные ансамбли, многочисленные пьесы для гитары.

***
Паганини обладал драгоценной коллекцией скрипок работы Антонио Страдивари, семей Гварнери и Амати, из которых свою наиболее любимую и известную скрипку Джузеппе Гварнери завещал городу Генуе. В наше время на ней раз в год, по установленной традиции, играют самые известные скрипачи мира.

***
Паганини называл скрипку «моя пушка» — так музыкант выражал свое участие в национально-освободительном движении Италии, развернувшемся в первой трети XIX в. Неистовое, бунтарское искусство скрипача поднимало патриотические настроения итальянцев, призывало их к борьбе против социального бесправия.

Когда Паганини передали приглашение английского короля выступить при дворе за половину требуемого им гонорара, скрипач ответил:
– К чему такие расходы? Его величество может услышать меня за значительно меньшую сумму, если посетит концерт в театре!

Паганини был прозван «генуэзским якобинцем» и преследовался католическим духовенством. Его концерты нередко запрещались полицией, под надзором которой он находился.

***
В жизни Паганини был не просто рассеянным, он был абсолютно равнодушным к событиям собственной жизни. Он не помнил даже года своего рождения и писал, что “родился в феврале 1784 года в Генуе, и у своих родителей был вторым сыном”. На самом же деле Паганини родился на два года раньше и был не вторым, а третьим сыном в семье. К подобным пробелам в памяти маэстро относился достаточно равнодушно и говорил, что “моя память находится не в голове, а в руках, когда они держат скрипку”.

***
Последние пять месяцев своей жизни Паганини не мог выходить из помещения, у него опухли ноги, и он оказался настолько истощен, что не мог взять в руку смычок, скрипка лежала рядом, и он перебирал ее струны пальцами.

Никколо Паганини скончался в Ницце 27 мая 1840 года, он прожил ровно 57 лет и семь месяцев. И почти все эти годы были прожиты без отдыха и покоя. Паганини никогда не ложился спать, не бросив прощальный взгляд на чародейку-скрипку, что владела им безраздельно.

Примечание
* – Шотки Юлиус Макс (1794-1849) – профессор Пражского университета, первый биограф Паганини и автор книги «Жизнь и деятельность Паганини как художника и человека»

Ссылки:
«Паганини», Мария Тибальди-Кьеза, Москва, издательство «ПРАВДА», 1986 г.
Интернет-ресурсы: wikipedia.org mus-info.ru vmiremusiki.ru belcanto.ru

Today we remember the great Kazakh singer, lustrous person and the first Kazakh woman, who was awarded by a proud title of People’s Artist of the USSR, Kulyash Baiseitova (1912-1957). Delighted audience carried her in their own arms after every performance. First Kazakh opera ‘Kyz Zhybek’, written by Eugene Brusilovskiy, was created just for Kulyash.

Куляш Байсеитова – личность, поистине, легендарная. Она прожила короткую жизнь – всего 45 лет, но жизнь эта была яркая, озаренная всеобщей народной любовью. Признание народом таланта и искусства Куляш Байсеитовой как бы “узаконивало” то новое, что появилось в музыкальной культуре в 20 веке. Европейские жанры и формы – хоровое искусство, симфонический оркестр, опера входили в жизнь кочевой степи, не только с помощью русских композиторов и музыкантов, но и наших талантливых национальных исполнителей.

Родилась певица в г. Верном в 1912 г. В 1928 году из Кызыл-Орды в новую столицу Алма-Ату переезжает Казахский драматический театр. 17-летняя Куляш почти сразу начинает работать в нем. В то время театральный вечер составляли небольшие пьесы в первом отделении и концерты с участием певцов, инструменталистов, танцоров из числа артистов театра, во втором. Куляш выступает и в спектаклях, и в концертах. Тогда она еще пела в соответствии с национальными традициями женского вокала – низким голосом. Но очень скоро стало очевидно, что истинная ее природа – высокое колоратурное сопрано. Профессиональные вокалисты Д. Дианти, З. Писаренко и другие работали над постановкой голоса девушки. Начиная со спектакля “Шуга” по пьесе Б. Майлина, Куляш запела высоким голосом. Она сознательно сохранила близость к народной манере пения открытым звуком. Удивительный талант Куляш позволил соединить в органичном синтезе традиции русской вокальной школы и национальные особенности пения.

Успех к певице пришел с первой же постановкой музыкальной комедии “Айман-Шолпан” в 1933 году в Государственной музыкальной студии, где она выступила в роли главной героини. По всей республике звучало ее имя, и народ, опережая официальное признание, дал ей свое высокое “звание” – «казахский соловей»! А вскоре, в 1934 году, певица получила и свое первое почетное звание Заслуженной артистки КазССР.

Настоящим историческим событием нашей национальной культуры стала постановка первой казахской оперы “Кыз-Жибек”. В то время в программках указывали, что это народная музыка в обработке Е.Брусиловского. В нее вошло более 50 народных песен и кюев, подбирали их первые исполнители, среди них была и Куляш. Благодаря образу непревзойденной Кыз Жибек, Куляш покорила Москву в дни Декады казахского искусства в 1936 году.

“Я не могла бы назвать певицу, с которой можно было бы ее сравнить, до такой степени индивидуален и своеобразен ее высокий, легкий и прозрачный голос… Серебристый тембр…, действительно напоминает пение птицы, и Куляш Байсеитова заслуженно, без малейшей натяжки и преувеличения, получила название “казахского соловья”, – писала В. Барсова, выдающаяся певица, народная артистка СССР, солистка Большого театра.

Ошеломляющий успех Куляш получил столь же ошеломляющее признание всей страны – совсем еще юной (ей всего 24 года), в числе первых в Советском Союзе, ей присудили высшее звание – Народной артистки СССР!

Талант Куляш Байсеитовой многогранен. Она – блистательная исполнительница музыкально-драматических спектаклей, первая казахская профессиональная оперная и концертная певица. Благодаря Куляш, казахский народ познал мировую оперную классику и народную музыку других стран. Ее голос, чистый и полетный, с ярким характерным национальным тембром, столь привычным для нашей степи, смог сделать музыку, чуждую и незнакомую, близкой и понятной казахскому народу.

Главным в творчестве певицы была, конечно, опера. У ее истоков стояла целая плеяда замечательных голосов – Курманбек Джандарбеков, Канабек Байсеитов, Гарифулла Курмангалиев, Манарбек Ержанов. Но первое место, несомненно, принадлежит Куляш Байсеитовой. Она была не столько исполнительницей главных партий, сколько творцом оперных спектаклей, особенно национальных. Память народа до сих пор хранит незабываемые образы Кыз-Жибек, Хадиши, Акжунус, Ажар, Сары, созданные Куляш. Через нее казахский народ впервые познакомился и с классическими оперными героинями, принял и полюбил их. “Создаю ли я роль гордой Кыз-Жибек или коварной обольстительницы Акжунус, – говорила певица, – благородной Хадиши или Маро в грузинской опере “Даиси”, или трагической Баттерфляй в “Чио-Чио-сане”, или гордой Татьяны (“Евгений Онегин”), – я пою о человеке!”

Певица много гастролировала, выступая на самых престижных подмостках страны. Эти выступления Куляш познакомили мир с богатейшим музыкальным искусством Казахстана.

Правительство высоко оценило заслуги Куляш Байсеитовой. Она – дважды лауреат Государственной премии СССР (1948, 1949), неоднократно избиралась депутатом Верховного Совета КазССР, была членом комитета по присуждению Госпремий, являлась организатором и бессменным руководителем Казахского театрального общества, участвовала в работе II Всемирного Конгресса сторонников мира, награждена орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

Казахстанцы чтят память о Куляш: ее именем названа улица в Алматы, одна из специальных музыкальных школ южной столицы тоже носит ее имя, раз в 4 года проводится конкурс вокалистов имени К. Байсеитовой, и открывшийся в Астане новый оперный театр тоже назван именем выдающейся певицы.

В статье использованы материалы, размещенные на сайте http://zs.808.kz/

Few people know that Baurzhan Momyshuly was the idol of Ernesto Che Guevara and Fidel Castro, ‘Volokolamsk Highway’ was one of the favorite books of Comandante Che and Castro…

We would like to introduce you the article of Serik Malyeev, a famous journalist, observer of Liter newspaper, about the son of Kazakh people, Hero of the Soviet Union, a writer, Baurzhan Momyshuly.

Великую Отечественную войну в разных странах СНГ освещают по-разному. На то существуют объективные причины. Но есть главные исторические события в этой войне, которые трактовать иначе невозможно. Так, если бы в сентябре – октябре 1941 года, когда основные воинские формирования Красной Армии оказались во вражеском окружении под Вязьмой, на защиту Москвы не встали дивизии, сформированные в Казахстане и Сибири, сам ход истории мог бы повернуться по-другому.

О народе-воине

Бывшие немецкие солдаты, которым пришлось непосредственно сражаться против воинов Панфиловской дивизии, сформированной в Алматы, пишут в своих мемуарах, что «монголы воевали грамотно и отчаянно, не уступая ни пяди русской земли».

Так они представляли себе в годы войны казахов. И здесь следует рассказать особо о Бауржане Момышулы, герое-панфиловце, пять раз выводившем свой батальон из вражеского окружения. Бауржан Момышулы разработал собственную тактику и стратегию ведения боевых действий в глубоком тылу врага, получившую название «Спираль Момышулы», изучаемую сегодня в академиях генеральных штабов многих государств. Он не боялся попасть во вражеское кольцо, а если надо, то и сознательно шел со своими бойцами вглубь территории врага. И это в то время, когда не только полковники, но и генералы Красной Армии панически страшились окружения, моментально теряя управление войсками, стоило только возникнуть подобной угрозе.

Другой фрагмент боевой биографии героя. В своем письме с фронта от 18 апреля 1943 года председателю Совета народных комиссаров Казахской ССР Ондасынову Бауржан Момышулы пишет: «Являясь участником, руководителем и наблюдателем более 100 боев, я пережил горечи неудач и радости побед, радости подвига своего лично и солдат наших.

Еще в феврале 1942 года я попытался обобщить результаты личных переживаний, наблюдений за другими, действий отдельного солдата, оружия, по видам боев и другим психологическим особенностям в общую тему: «Мысли о воспитании боевых качеств». Мне удалось немного изложить свои соображения на бумаге, но за неимением времени до сих пор не представляется возможным закончить начатое, и эти мысли неотступно преследуют меня, как только освобожусь на несколько минут от непосредственной работы. Я убедился на своем опыте, что для воспитания боевых качеств бойца имеет колоссальное значение военное прошлое солдата и национальные традиции.

Одну из ненаписанных глав своей рукописи в плане я назвал «Благородные традиции казахского народа, воспитывающие боевые качества в джигите», в этом личном письме к Вам, как со старшим братом, хочу поделиться с Вами набросками этой главы». И далее Бауржан Момышулы рассказывает, как боевые традиции казахов помогают солдатам Панфиловской дивизии противостоять врагу. В своем письме он настаивает, чтобы руководство республики не забывало обычаи своего народа, на основе которых в казахской среде во все века воспитывались воины. Приводя следующую казахскую пословицу: «Честь дороже жизни».

Сам батыр всегда придерживался этого принципа. О мужественном характере офицера свидетельствует следующий случай. Уже после того, как состоялся парад Победы, в Колонном зале Дома Советов чествовали героев войны – офицеров, наиболее отличившихся в ратном деле. Сталина сопровождал Георгий Константинович Жуков, лично представлявший подчиненных. И вот, когда дошла очередь до Момышулы, Сталин, обращаясь к нему, сказал: «Поздравляю вас, товарищ Бауржан Момышев с великой Победой». На что прославленный батыр ответил, не испугавшись поправить диктатора: «Служу Советскому Союзу. Гвардии полковник Бауржан Момышулы».

Говорят, Сталин на эту реплику только криво ухмыльнулся и пошел дальше. И это не единственный случай, когда Бауржан Момышулы проявлял упрямство своего характера. Он не хотел менять свою фамилию в угоду существовавшим тогда установкам, категорически возражая против окончания «ев». О чем еще в годы войны особо бдительные товарищи неоднократно докладывали Сталину.

Как ковался характер бойца

Отец Бауржана Момыш был образованным человеком, знал арабскую письменность, читал Коран. В друзьях у Момыша была русская семья Гончаровых. С ее главой отец Бауржана были тамырами. Была в те годы такая хорошая традиция. У Гончаровых было тринадцать своих детей. И Момыш отдает Бауржана на воспитание Гончаровым. Таким образом, Бауржан становится четырнадцатым ребенком в этой большой семье. Он ходит в русскую школу. Заканчивает ее с хорошими оценками.

А в это же время в степи происходят страшные события. В тридцать третьем году в результате искусственного голодомора погибает большая часть казахского народа. А спустя еще четыре года начинается тотальное истребление казахской интеллигенции. В те годы в казахской среде получает широкое распространение письмо крупного казахского писателя Жусупбека Аймаутова, в котором открыто заявляется, что большевики хотят уничтожить казахскую элиту, чтобы обезглавить нацию, и без того крайне ослабевшую после голодных двадцатых-тридцатых годов.

Понятно, что все эти события не могли не наложить свой отпечаток на взгляды молодого Момышулы, дав позже его неприятелям основание для обвинения Бауржана в национализме. Только потому, что он любил и защищал свой народ. Уже в годы войны комиссар Логвиненко и смершевец Белков написали на командира своего полка Бауржана Момышулы донос, в котором есть такая примечательная фраза: «Бауржан Момышулы – великолепный командир, отважный, находчивый…но он никогда не поднимает тост за товарища Сталина».

И понятно, почему. Бауржан Момышулы был живым свидетелем трагедии казахского народа 1933–1937 годов. Обладая великолепным аналитическим умом, он не мог не понимать, что гибель трех миллионов человек в мирное время не является случайной.

Поступок

Хранила ли судьба Бауржана Момышулы? Сложный вопрос. Но в тот раз донос своей цели не достиг. А был еще случай. В 1937 году, когда в армии шли повальные чистки и многие командиры оказались в лагерях или были расстреляны, группа товарищей направила рапорт вышестоящему командованию, обвинив Момышулы в яром национализме. И кто знает, как бы повернулись дальнейшие события, если бы вскоре эти самые товарищи сами не попали под трибунал. Как говорят в таких случаях: «Не рой другому яму». Донос и в этот раз не сработал. Правда, обвинение в национализме с Бауржана Момышулы не сняли. Так оно и будет преследовать его по жизни, отравляя ее и давая его врагам лишний повод для травли батыра.

Да, Момышулы был не слишком удобным героем – излишне принципиальный, прямолинейный, любящий свой народ всем сердцем. И уже одно это доставляло ему много хлопот и неприятностей. Рассказывают, что как-то горисполком решил выделить Бауржану Момышулы пятикомнатную квартиру, поскольку до этого он с семьей ютился в маленькой двухкомнатной развалюхе. И вот когда он, уже получив ключи от нового дома, решил было справить новоселье, на пути ему встретилась плачущая женщина. Бауржан спросил ее, отчего та плачет. И женщина ответила: «Я – мать погибшего солдата. Должна была по очереди получить жилье. А теперь мою квартиру отдают какому-то большому начальнику в обход общей очереди». И тогда, говорят, Бауржан, со словами: «Мне не нужна квартира, омытая слезами матери погибшего солдата», – на глазах собравшихся разорвал свой ордер.

Очищение

Во время правления Сталина звание Героя Советского Союза Бауржану так и не присвоили. К концу войны он командовал дивизией, но и генеральского звания ему не дали. А переходить с командования дивизии на командование полком он и сам не захотел. И тогда Бауржан Момышулы подает в отставку. Он уезжает к себе домой, в Казахстан.

Но и на этом его мытарства не заканчиваются. Подвиг Бауржана Момышулы на родине замалчивается, его славе завидуют, всенародная любовь к своему герою вызывает у многих чинуш скрытую неприязнь. Словом, неприятности продолжаются. И в этом уже заслуга местных партийных функционеров, знавших прекрасно, чем дышит наверху ЦК и Кремль, и поэтому в борьбе с «казахским буржуазным национализмом» старавшихся быть «святее Папы».

Рассказывает заслуженный деятель Республики Казахстан, режиссер-кинодокументалист Калилла Омаров: «Вообще, у нас в обществе в последние годы сложился стереотип, что все зло от России. Но почему-то никто не говорит, что и здесь на местах местные чиновники были далеко не ангелы. Я готовлю документальный фильм о Бауржане Момышулы ко дню его столетия. И вот мне посчастливилось наткнуться на письмо Бауржана Момышулы своему двоюродному брату Абдильде, в котором он излагает суть своего разговора, состоявшегося с бывшим председателем Совета министров Нуртасом Ондасыновым, пришедшим домой к Бауржану, чтобы принести ему лично свои извинения. Об этом сегодня мало кто знает, но когда из центра пришло представление на присвоение Бауржана Момышулы к званию Героя Советского Союза и во второй раз, когда его хотели удостоить звания генерал-майора, оба раза Нуртас Ондасынов, бывший в то время председателем Совета министров подписывал отказную, находя для этого удобный предлог.

И вот в конце своей жизни Ондасынов приходит к герою и просит у него прощения: «Мы выступали против тебя, – говорит он Бауржану, – но ты все равно нас победил. Сегодня тебя знает весь мир. А о нас даже никто и не вспомнит». Об этой встрече мне рассказал живой свидетель той беседы, руководитель научно-исследовательского центра «Бауржановедения», профессор, доктор филологических наук Мекемтас Мырзахметов. И об этом же разговоре свидетельствует народный писатель Азильхан Нуршаихов. У старика Ондасынова хватило мужества признать свою вину перед героем. Наверное, это и называется катарсисом – очищением души перед уходом в мир иной».

Секрет героя

А мне остается только изложить ответ Бауржана Момышулы Нуртасу Ондасынову, изложенный им в стихах:

Не такая большая беда –
То, что мне не досталась Звезда.
Свою тайну открою тебе, мой народ,
Я умру за тебя, если долг позовет!
Ну а если я клятву не исполню свою,
Даже если проклянешь, я проклятье приму.
(Перевод с казахского автора)

Добавлю к сказанному. В 1990 году, по представлению первого секретаря ЦК КПК Казахстана Нурсултана Назарбаева, Бауржану Момышулы было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. А еще через год Советский Союз распался. Так Бауржан Момышулы оказался последним героем той страны, с которой его связывали столь непростые отношения.

Every second applicant, who submits a request for the Alem educational grant of Saby Foundation, dreams to be enrolled to L. N. Gumilyov Eurasian National University, which is not only one of the most popular universities in our country, but is included to the prestigious rating of QS British Agency, which distinguishes best universities of the world annually. The university is named after famous scientist, historian and geographer Leo Gumilyov, whose 100-year anniversary was widely celebrated in the countries of CIS.

We want to introduce to our readers the person’s fate, who, notwithstanding all hardships and miseries, adhered to his talent and mission. This is an example of selflessness, firmness and extraordinary adherence to the way chosen once and for all.

Here are the extracts from Leo Gumilyov’s autonecrology in Russian (the very autonecrology, not autobiography), who thought that ‘personal biography of an author does not reflect his intellectual life’ while autonecrology is ‘a sketch of creation and development of scientific idea’.

Я, Лев Николаевич Гумилев, родился 1 октября 1912 года в семье двух поэтов — Гумилева Николая Степановича и Ахматовой Анны Андреевны, в городе Царское Село. Детство свое я помню очень туманно и толково сказать о нем ничего не могу. Известно мне только, что я был передан сразу на руки бабушке — Анне Ивановне Гумилевой, увезен в Тверскую губернию, где у нас был сначала дом в деревне, а потом мы жили в городе Бежецке, в котором я и кончил среднюю школу. В это время я увлекся историей, и увлекся потрясающе, потому что перечитал все книги по истории, которые были в Бежецке, и по детской молодой памяти я очень много запомнил.

Когда я вернулся обратно в Ленинград, то я застал картину очень для меня неблагоприятную. Для того чтобы закрепиться в Ленинграде, меня оставили в школе еще на один год, что пошло мне только на пользу, так как я уже мог не заниматься физикой, химией, математикой и прочими вещами (которые мне были известны), а занимался я главным образом историей и попробовал поступить на курсы немецкого языка, готовящие в Герценовский институт. Это был 1930 год, но конечно в этот год меня не приняли в Герценовский институт из-за моего дворянского происхождения. К счастью, биржа труда отправила меня работать коллектором в ЦНИГРИ — Геологоразведочный институт. В должности наименьшей — младшего коллектора — поехал в Сибирь, на Байкал, где участвовал в экспедиции, и месяцы эти, которые я там провел, были для меня очень счастливыми, и я увлекся полевой работой.

По возвращении в Ленинград, когда эта работа кончилась, меня устроили в экспедицию в Таджикистан. Целых 11 месяцев я жил там, изучая таджикский язык. Научился я говорить там довольно бодро, бегло, это мне принесло потом большую пользу.

1934-й год был легким годом, и поэтому меня в университет приняли, причем самое трудное для меня было достать справку о моем социальном происхождении. Отец родился в Кронштадте, а Кронштадт был город закрытый, но я нашелся: пошел в библиотеку и сделал выписку из Большой советской энциклопедии, подал ее как справку, и, поскольку это ссылка на печатное издание, она была принята, и меня приняли на исторический факультет. Поступив на истфак, я с охотой занимался, потому что меня очень увлекли те предметы, которые там преподавались.

Осенью 35-го года были арестованы тогдашний муж моей матери Николай Николаевич Пунин, и я, и еще несколько студентов. Но тут мама обратилась к властям, и так как никакого преступления реального у нас не оказалось, нас выпустили. Больше всех от этого пострадал я, так как после этого меня выгнали из университета, и я целую зиму очень бедствовал, даже голодал.

Только в конце 36-го года я восстановился благодаря помощи ректора университета Лазуркина, который сказал: «Я не дам искалечить жизнь мальчику». Он разрешил мне сдать экзамены за 2-й курс, что я сделал экстерном, и поступил на 3-й курс, где с восторгом начал заниматься уже не латынью на этот раз, а персидским языком, который я знал как разговорный (после Таджикистана) и учился теперь грамоте.

Но в 38-м году я был снова арестован, и на этот раз уже следователь мне заявил, что я арестован как сын своего отца. Суд, трибунал меня и двух студентов, с которыми я был еле знаком (просто визуально помнил их по университету, они были с другого факультета), осудили нас по этим липовым документам с обвинением в террористической деятельности, хотя никто из нас не умел ни стрелять, ни на шпагах сражаться, вообще никаким оружием не владел.

Окончил я срок в 1943 году, и как безупречно проведший все время без всяких нареканий и нарушений лагерного режима я был отпущен и полтора года работал в экспедиции Норильского комбината. Мне повезло сделать некоторые открытия: я открыл большое месторождение железа на Нижней Тунгуске при помощи магнитометрической съемки. И тогда я попросил — как в благодарность — отпустить меня в армию.

Я поехал добровольцем на фронт и попал сначала в лагерь «Неремушка», откуда нас, срочно обучив в течение 7 дней держать винтовку, ходить в строю и отдавать честь, отправили на фронт в сидячем вагоне. В части 1386 31-й дивизии Резерва Главного командования — я закончил войну, являясь участником штурма Берлина.

К сожалению, я попал не в самую лучшую из батарей. Командир этой батареи старший лейтенант Финкельштейн невзлюбил меня и поэтому лишал всех наград и поощрений. И даже когда под городом Тойпицем я поднял батарею по тревоге, чтобы отразить немецкую контратаку, был сделан вид, что я тут ни при чем и контратаки никакой не было, и за это я не получил ни малейшей награды.

После этого я вернулся в Ленинград, пришел с удовольствием по знакомым улицам домой, встретил свою мать, которая обняла меня, расцеловала и очень приветствовала. Мы с ней всю ночь проговорили, потом я пошел в университет, где декан исторического факультета Мавродин встретил меня также ласково и приветливо, называл «Лёва» и разрешил мне на выбор: или поступить на очный, или на заочный, или сдать экстерном экзамены за 4-й и 5-й курс. Я выбрал последнее и за один месяц сдал все экзамены (поскольку я и в лагере занимался, ну и подготовка у меня была хорошая — историю я знал), сдал кандидатский минимум по французскому языку и по марксизму (так сказать, по истории философии). Сдал вступительные экзамены в аспирантуру Института востоковедения, где меня сразу же приняли, и я начал заниматься дальше, поехал в экспедицию с профессором Артамоновым.

Но когда я вернулся в Москву, то узнал, что маму выгнали из Союза, и начались опять черные дни. Прежде чем начальство спохватилось и выгнало меня, я быстро сдал английский язык и специальность (целиком и полностью), причем английский язык на «четверку», а специальность — на «пятерку», и представил кандидатскую диссертацию. Но защитить ее уже мне не разрешили. Меня выгнали из Института востоковедения с мотивировкой: «за несоответствие филологической подготовки избранной специальности», хотя я сдал и персидский язык тоже. Но несоответствие действительно было — требовалось два языка, а я сдал пять. Но, тем не менее, меня выгнали, и я оказался опять без хлеба, без всякой помощи, без зарплаты.

На мое счастье, меня взяли на работу библиотекарем в сумасшедший дом на 5-й линии в больницу Балинского. Я там проработал полгода, и после этого, согласно советским законам, я должен был представить характеристику с последнего места работы. А там, т. к. я показал свою работу очень хорошо, то мне и выдали вполне приличную характеристику. И я обратился к ректору нашего университета профессору Вознесенскому, который, ознакомившись со всем этим делом, разрешил мне защищать кандидатскую диссертацию. Прошло некоторое время — месяца три, тяжелейшие в моей жизни, когда не было ни пищи, ни дров, чтобы топить печку (тогда еще было печное отопление), и вдруг мне сообщают, что можно защищать диссертацию.

Против меня выдвинули заслуженного деятеля киргизской науки Александра Натановича Бернштама, который выступил против меня как специалист, опроверг моих рецензентов, пытался опровергнуть меня. 16 возражений он мне выдвинул (я их записал). Два самых крупных были: невладение марксизмом, незнание восточных языков. По поводу марксизма я тут же ему дал марксистскую трактовку моей темы (а тема была: «Подробная политическая история Первого Тюркского каганата») и обращался к Ученому совету, к моим учителям с просьбой оценить — марксизм это или не марксизм. Указал на прямые ошибки, которые допустил Бернштам. По поводу восточных языков — я с ним сначала заговорил по-персидски, а потом привел цитаты по-древнетюркски. Оказалось, что он не знает ни того, ни другого. Из 16-ти членов Ученого совета 15 проголосовали за меня, один голос был против.

Осенью 49-го года меня арестовали снова, составили протоколы без моего участия и передали опять-таки на Особое совещание, которое мне на этот раз дало уже 10 лет. Прокурор, к которому меня возили на Лубянку из Лефортова, объяснил мне, сжалившись над моим недоумением: «Вы опасны, потому что вы грамотны». Я до сих пор не могу понять, почему кандидат исторических наук должен быть безграмотен? После этого я был отправлен сначала в Караганду, оттуда наш лагерь перевели в Междуреченск, который мы и построили, потом в Омск, где в свое время сидел Достоевский.

Я все время занимался, так как мне удалось получить инвалидность. Я действительно себя очень плохо и слабо чувствовал, и врачи сделали меня инвалидом, и я работал библиотекарем, а попутно я занимался, писал очень много (написал историю хунну по тем материалам, которые мне прислали, и половину истории древних тюрок, недописанную на воле, тоже по тем данным и книгам, которые мне прислали и которые были в библиотеке).

В 56-м году, после XX съезда, о котором я вспоминаю с великой благодарностью, приехала комиссия, которая обследовала всех заключенных (кто за что сидит), и комиссия единогласно вынесла мне «освобождение с полной реабилитацией».

Когда я вернулся, то тут для меня был большой сюрприз и такая неожиданность, которую я и представить себе не мог. Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я ее с трудом узнал. Изменилась она и физиогномически, и психологически, и по отношению ко мне. Она встретила меня очень холодно.
Я приписываю это изменение влиянию ее окружения, которое создалось за время моего отсутствия, а именно ее новым знакомым и друзьям.

Через некоторое время я поступил на работу в Эрмитаж, куда меня принял профессор Артамонов, но тоже, видимо, преодолевая очень большое сопротивление. Потом я получил очень маленькую комнату (12 м2) в коммунальной квартире, забитой людьми, но все-таки хотя бы свой угол. Там я стал очень усиленно заниматься.

Из тех моих записок, которые я привез из лагеря, я составил книжку «Хунну». Она вышла в Востокиздате в 1960 году. Из второй части своих записок я составил несколько статей, которые были опубликованы тогда немедленно (в это время было довольно легко для меня их опубликовать) и доработал докторскую диссертацию, которую и защитил в ноябре 1961 года.

На следующий год, когда я воспользовался тем, что меня пригласил к себе геолог в качестве сотрудника (у меня были деньги, которые мне выдал Эрмитаж на работу, а у него была машина). Мы вместе провели большую экспедицию, результаты которой затем легли в основу моей книги «Открытие Хазарии» и сделала мне, так сказать, некоторое реноме среди географов. И меня приняли не на исторический факультет, а на географический в маленький Географо-экономический институт, который был при факультете. И это было мое самое большое счастье в жизни, потому что географы, в отличие от историков, и особенно востоковедов, меня не обижали. Правда, они меня и не замечали: вежливо кланялись и проходили мимо, но ничего дурного они мне так за 25 лет и не сделали. И наоборот, отношения были, совершенно, я бы сказал, безоблачные.

В этот период я также очень много работал: оформил диссертацию в книгу «Древние тюрки», которую напечатали потому, что нужно было возражать против территориальных притязаний Китая, и как таковая моя книга сыграла решающую роль. Китайцы меня предали анафеме, а от территориальных притязаний на Монголию, Среднюю Азию и Сибирь отказались. Потом я написал книгу «Поиски вымышленного царства» о царстве пресвитера Иоанна, которое было ложно, выдумано. Я постарался показать, как в исторических источниках можно отличать правду от лжи, даже не имея параллельной версии.

После этого мне удалось написать новую книгу «Хунны в Китае» и завершить мой цикл истории Центральной Азии в домонгольский период. Книга была напечатана, и таким образом я закончил первую часть трудов своей жизни — белое пятно в истории Внутренней Азии между Россией и Китаем в домонгольский период.

Этот последний период моей жизни был для меня очень приятным в научном отношении, когда я написал свои основные работы по палеоклимату, по отдельным частным историям Центральной Азии, по этногенезу, но очень тяжелым в отношении бытовом и, главным образом, в отношениях с матерью. Мать находилась под влиянием людей, с которыми я не имел никаких личных контактов, и даже в большинстве своем не был знаком, но ее они интересовали значительно больше, чем я, и поэтому наши отношения в течение первых пяти лет после моего возвращения неизменно ухудшались, в том смысле, что мы отдалялись друг от друга. Пока наконец перед защитой докторской, накануне дня моего рождения в 1961 году, она не выразила свое категорическое нежелание, чтобы я стал доктором исторических наук, и выгнала меня из дома. Это был для меня очень сильный удар, от которого я заболел и оправился с большим трудом. Но, тем не менее, у меня хватило выдержки и сил для того, чтобы хорошо защитить докторскую диссертацию и продолжать свою научную работу.

Пять лет, которые я не виделся с матерью и не знал о том, как она живет (так же как она не знала, как я живу, и не хотела, видимо, этого знать), кончились ее смертью, для меня совершенно неожиданной. Я выполнил свой долг: похоронил ее по нашим русским обычаям, соорудил памятник на те деньги, которые остались мне в наследство от нее на книжке, доложив те, которые были у меня — гонорар за книжку «Хунну». Памятник стоит до сих пор.

Но тем не менее, в это тяжелое для меня время я не оставлял науку ни на одну минуту, да и не мог ее оставить, потому что это было единственно приятное в моей жизни. Я активно вел общественную работу в Географическом обществе, поднял Отделение этнографии, которое начало выпускать этнографические научные сборники. Потом вопрос о том, что такое «этнос», т. е. как у нас сейчас принято говорить «нация», был совершенно неясен в самом Институте этнографии, а это необходимо для составления этнографических карт. Я взялся за эту тему и написал 30 статей, посвященных этому вопросу, и затем оформил их в большую работу «Этногенез и биосфера Земли».

Большое удовлетворение мне приносит то, что мои лекции по этногенезу нашли благодарных слушателей на географическом факультете. Обычно студенты часто смываются с лекций (это не секрет, об этом часто ставился вопрос на Ученом совете: как их надо записывать и принуждать к посещению). С моих лекций студенты перестали смываться после второй или третьей лекции. После этого стали ходить сотрудники института и слушать, что я читаю. После этого, когда я уже стал излагать курс более подробно и отработал его в ряде предварительных лекций, ко мне стали ходить вольнослушатели со всего Ленинграда.

Чем я объясняю успех своих лекций? Отнюдь не своими лекторскими способностями — я картавый, не декламацией и не многими подробностями, которые я действительно знаю из истории и которые включал в лекции, чтобы легче было слушать и воспринимать, – а той основной идеей, которую я проводил в этих лекциях. Идея эта заключалась в синтезе естественных и гуманитарных наук, то есть я возвысил историю до уровня естественных наук, исследуемых наблюдением и проверяемых теми способами, которые у нас приняты в хорошо развитых естественных науках — физике, биологии, геологии и других науках.
Каждый этнос развивается как любая система: через фазу подъема к акматической фазе, т. е. фазе наибольшего энергетического накала, затем идет довольно резкий спад, который выходит плавно на прямую — инерционную фазу развития, и как таковой он затем постепенно затухает, сменяясь другими этносами. К социальным соотношениям, например к формациям, это не имеет прямого взаимоотношения, а является как бы фоном, на котором развивается социальная жизнь.

Эта энергия живого вещества биосферы всем известна, все ее видят, хотя отметил ее значение я первый, и сделал я это, размышляя в тюремных условиях над проблемами истории. Я обнаружил, что у некоторых людей в большей или меньшей степени существует тяга к жертвенности, тяга к верности своим идеалам (под идеалом я понимаю далекий прогноз). Эти люди в большей или меньшей степени стремятся к осуществлению того, что для них является более дорогим, чем личное счастье и личная жизнь. Этих людей я назвал пассионариями, а качество это я назвал пассионарностью. Это не теория «героя и толпы». Дело в том, что эти пассионарии находятся во всех слоях того или иного этнического или общественного коллектива, но количество их плавно снижается со временем. Но цели у них иногда бывают единые — правильные, подсказанные нужной в данном случае доминантой поведения, а в ином случае — противоречат им. Поскольку это энергия, то она от этого не меняется, она просто показывает степень их (пассионариев) активности.

Эта концепция позволила мне определить, почему возникают подъемы и спады народов: подъемы, когда количество таких людей увеличивается, спады — когда оно уменьшается. Есть посредине оптимальный уровень, когда этих пассионариев столько, сколько нужно для выполнения общих задач государства, или нации, или класса, а остальные работают и соучаствуют в движении вместе с ними.

Эта теория категорически противоречит расовой теории, которая предполагает наличие прирожденных качеств, присущих тем или иным народам за все время существования человечества, и «теории героя и толпы». Но герой может вести ее только тогда, когда в толпе он встречает отзвук у людей менее пассионарных, но тоже пассионарных. Применительно к истории эта теория оправдала себя. И именно для того, чтобы понять, как возникли и погибли Древний Рим, Древний Китай или Арабский халифат, ко мне и ходили люди. Что касается применения этого в современности, то это может сделать любой человек, у которого достаточная компетенция в области новой истории, и осознать, какие перспективы есть, скажем, у Западного мира, у Китая, у Японии и у нашей родины России. Дело в том, что к этому я присоединил географический момент — жесткую связь человеческого коллектива с ландшафтом, т. е. понятие «Родина», и со временем, т. е. понятие «Отечество». Это как бы 2 параметра, которые, перекрещиваясь, дают нужную точку, фокус, характеризующий этнос.

Что касается нашей современности, я скажу, что, по моей концепции, преимущество пассионарного напряжения стоит на стороне Советского Союза и входящих в него братских народов, которые создали систему, относительно Западной Европы молодую, и поэтому имеют больше перспектив для того, чтобы устоять в той борьбе, которая время от времени с XIII века возникала и, видимо, будет возникать и дальше. Но о будущем я говорить, естественно, не могу.

Так как коротко изложить содержание целого раздела новой советской науки я здесь не в состоянии, то вернусь к биографии, не столько собственной, сколько к биографии моей концепции.

Я продолжал работать и создал изложение всей своей концепции, ныне депонированной в ВИНИТИ, и заказанное читателями в таком количестве копий, что, согласно советским законам, представившее ее издательство обязано напечатать эту работу как книгу. Сверх этого мной было написано продолжение, которого от меня желали читатели, состоящее из двух частей: «Тысячелетие вокруг Каспия», где объясняются истоки единства и дружбы древних народов, ныне населяющих территорию Советского Союза, и «Древняя Русь и Великая степь», где показывается, что и в древности территория Советского Союза (то есть Родина) и традиции, которые тогда существовали (то есть Отечество) имели то же значение, что и сейчас, и представляли единую целостность, противостоящую на востоке Китаю, на западе — католической Европе. Тогда она была католической, сейчас стала «цивилизованной», но от этого дело не изменилось.

Что же касается последней работы «Древняя Русь и Великая степь», я ее еще не представлял, но мне ее некуда и представлять, потому что до тех пор, пока первая часть не получила какого-то своего оформления, вторую часть представлять невозможно — она основана на первой как на фундаменте.

И вот я нахожусь сейчас в довольно грустном и печальном положении: работы, которые я сделал, имеют положительные рецензии академика Лихачева, профессоров нашего факультета, в частности Сергея Борисовича Лаврова, они представлены к изданию, но почему-то (для меня неясно почему?!) каждое издательство отказывается иметь со мной дело. И это меня очень огорчает и даже травмирует: трудно писать неизвестно для чего о тех проблемах, которые сейчас весьма актуальны, весьма доступны и весьма нужны.

Единственное мое желание в жизни (а я сейчас уже стар, мне скоро 75 лет) — это увидеть мои работы напечатанными без предвзятости, со строгой цензурной проверкой и обсужденными научной общественностью без предвзятости, без вмешательства отдельных интересов тех или иных влиятельных людей или тех глупых, которые относятся к науке не так, как я, то есть использующих ее для своих личных интересов. Они вполне могут оторваться от этого и обсудить проблемы правильно — они достаточно для этого квалифицированы. Услышать их беспристрастные отзывы и даже возражения — это последнее, что я хотел бы в своей жизни.

Beginning from this year we open two new headings

“Wisdom of Great Persons”

and

“History of success”

on the pages of our web site, where we will publish articles about interesting people, life histories of prominent figures, extracts and quotations from inestimable papers of classicists and contemporaries. We think that the guests of our web site will be interested to contemplate about the sense of imperishable phrases and texts, unique stories of remarkable persons’ life establishing, descriptions of their complex ways to their achievements will inspire our readers to great performances.